Photo: Pixaby/sm-ekb2005 (CC0 Creative Commons)
Пять лет назад я утверждала, что принятие в России закона об «иностранных агентах» может подтолкнуть «третий сектор» к честному обсуждению последствий иностранного финансирования. Тогда сама мысль о том, что российские правозащитные организации могут (должны?) работать без денег из-за рубежа, казалась абсурдной, еретической. Но я считала, что паника вокруг закона об иностранных агентах может заставить российские правозащитные организации взять новый курс и обратиться за поддержкой к согражданам.
Реальность оказалась сложнее, но вместе с тем интереснее. Россия и страны бывшего СССР почти не участвуют в глобальной дискуссии о мобилизации альтернативных ресурсов. Финансирование правозащитной деятельности, продвижение идей демократии и борьбы за реформирование государственного управления остается прерогативой иностранных грантодателей. Это те сферы, где к тому же есть перекос в сторону геополитики и где доноры и грантополучатели нередко одержимы грандиозными историческими задачами и своей ролью в истории. Идеологическую основу для западного финансового доминирования в российском гражданском обществе заложил Заключительный акт Хельсинкского совещания 1975 года, в рамках которого западные правительства фактически приняли на себя ответственность за советских диссидентов, их безопасность и возможность работать. Эта логика продолжает определять решения западных доноров и представления многих правозащитников в регионе об их месте в собственном обществе и в мире.
Разумеется, российские ведущие правозащитные организации действительно не сдались без борьбы в ответ на закон об «иностранных агентах». Они мобилизовали дополнительные (иностранные) ресурсы, чтобы сражаться с законом так, как только они умели: обращения в суды, бесконечные круглые столы, мрачные выступления на всевозможных церемониях вручения наград на Западе и самые громкие заявления о «сжимании пространства» в хоре их коллег по всему миру. Наряду с этим, наблюдается ощутимый, многомерный прогресс в обращении за поддержкой к российской общественности. Сегодня в России существует множество параллельных миров гражданского общества, и большинство из них получают все свое финансирование из внутренних источников. Таким образом, на своих окраинах российское правозащитное движение начинает потихоньку возрождаться в новом качестве.
Технически грамотные, последовательные, но не способные к росту формализованные правозащитные и продемократические НКО всегда строились на грантовой модели (за что получили в русском языке восхитительное название «грантососы»). Однако сейчас активисты и социальные предприниматели мобилизуют ресурсы, минуя систему грантодателей и грантополучателей: они пробуют инновационные модели, выстраивают прочные институты почти или совсем без иностранных денег. Такие «параллельные миры» гражданского общества обычно не пересекаются, а активисты почти никогда не переходят из одной сферы в другую, потому что там требуются разные компетенции, черты характера и представления о своей роли в обществе.
В результате после многолетних рассказов о том, что «закон об иностранных агентах» означает конец свободе объединений в России, выясняется, что параллельные миры российского гражданского общества на самом деле растут, процветают, громко заявляют о себе и чувствуют себя вполне уверенно. Те активисты и организации, которые сталкиваются с давлением и преследованиями, вызывающими международное возмущение и кампании, представляют собой лишь малую часть российского гражданского общества. Это ни в коем случае не умаляет ни серьезность грозящих им опасностей, ни их достижений. Я сама работала в основном в Чечне, и я всегда помню, что моих коллег убивали, пытали, бросали в тюрьму по сфабрикованным обвинениям и что они живут в постоянном страхе.
Но как бы то ни было, в современной России сосуществуют две реальности: безжалостное и жестокое преследование единиц и, напротив, уверенный рост и жизнеспособность многих других гражданских движений. Действительно, безопасность гражданского общества и способ его финансирования по определению связаны друг с другом. Если финансирование поступает от собственных сограждан, тебя уже не так-то просто выставлять маргиналом, поливать грязью, игнорировать, затыкать тебе рот, мешать работать, если не хуже.
На самом деле примерно тогда же, когда был принят закон об иностранных агентах, благотворительные пожертвования стали признаком хорошего тона среди россиян. В крупных городах это своего рода шик среди молодых профессионалов-миллениалов со свободными деньгами. Консервативному большинству благотворительность преподносится как проявление патриотизма и необходимость для выживания нации. Она является одной из религиозных обязанностей для российских мусульманских меньшинств (и мусульманского большинства в Центральной Азии), которые все чаще стремятся жить в соответствии с заветами своей веры. Бизнес открывает для себя корпоративную ответственность. Разворачиваются краудфандинговые платформы. Все эти деньги поступают растущим, уверенным в своих силах организациям гражданского общества.
Значительное число благотворительных и общественных фондов ни разу не получали никаких зарубежных грантов и существуют исключительно на деньги, поступающие от сограждан. Они чаще всего активно, громко, инновационно и чрезвычайно уверенно осуществляют свою миссию и мандат, полученный от общества. Они прибегают к изощренным коммуникационным стратегиям и дергают за правильные ниточки — как и требуется для их выживания. Такие организации существуют не только в мегаполисах, но и в малых городах, в сельских районах и национальных республиках.
Другие параллельные миры российского гражданского общества представляют собой социальные предприятия, прогрессивные медиа и развлекательные заведения с гибридным — коммерческим и общественным — финансированием, а также фонды, создаваемые крупным бизнесом, юридические клиники при вузах, урбанистические движения в городах по всей стране, флэш-мобы в рамках кампании # яНеБоюсьСказать (российского варианта #MeToo).
Некоторые российские правозащитники считают, что по «простым» поводам, таким как лечение рака у детей, собирать деньги намного легче, чем на защиту прав человека. Но это уже неправда. Поддерживаемые обществом организации берут на себя основную ношу по решению проблем, от которых страдают их сограждане, в том числе оказывают правовую помощь и подают стратегические иски. Независимые СМИ публикуют расследования о нарушениях прав человека, и их аудитория намного больше той, которая когда-либо была у правозащитных НКО. Студенты, работающие в юридических клиниках, подают заявления в Европейский суд по правам человека. Надо признать, что при этом не появилось ни одной новой правозащитной НКО с исключительно российским финансированием, которая была бы в точности похожа на старые. Но это не недостаток, а иллюстрация того, как разные бизнес-модели порождают разные институты.
В России еще никто убедительно не проверил на практике аксиому «люди не будут жертвовать на права человека». Ни одна крупная общенациональная правозащитная организация в России еще не пыталась собрать таким образом деньги. А чеченские правозащитники, занимающиеся наиболее важными и опасными вопросами, такими как насильственные исчезновения, незаконные задержания, пытки, внесудебные расправы и насилие над женщинами, пытаются. Их соседи, друзья и бывшие клиенты, сами немало рискуя, дают им деньги и оказывают доверие.
На самом деле чем дальше отъезжаешь от Москвы, тем больше видишь, что даже «классические» правозащитные организации обращаются к обществу за помощью. Сейчас в них работают молодые специалисты, хорошо знающие, что такое краудфандинг, социальное предпринимательство, пожертвования и маркетинг. У них меньше шансов получить надежное, достаточное финансирование через зарубежные гранты; им больше опасностей грозит со стороны региональных и местных властей, а значит, они нуждаются в защите, которую могут дать заинтересованные лица на местах.
Например, несколько лет тому назад средняя по размерам региональная «классическая» правозащитная организация «Молодежное правозащитное движение» начала экспериментировать с краудфандингом. В рамках одной из их кампаний вознаграждением за самое крупное пожертвование (300 долларов) был ужин с руководителем организации — неординарным активистом старой закваски. Этот 300-долларовый билет на ужин ушел едва ли не первым. Когда кампания достигла заявленной цели, организация поблагодарила спонсоров, добавив в заключение: «Мы не знали, что у нас так много друзей».
Обращаясь к согражданам с просьбой поддержать нашу работу, мы внезапно видим их щедрость, представления об окружающей действительности, мужество, гражданское сознание. Мы понимаем, что нельзя их недооценивать. А еще мы узнаем, что у нас тоже много друзей.